«Новые функции» вооруженных сил в странах Латинской Америки: факты и интерпретации
«Я хочу выразить свое удовлетворение тем, что наша армия вновь стала антиколониальной и антиимпериалистической силой, ведь она ведет свою историю от повстанческих движений, боровшихся с европейскими вторжениями», - заявил президент Боливии Эво Моралес на церемонии по случаю 207‑й годовщины вооруженных сил страны[1]. В 2011 г. в Ла-Пасе открылась Военная школа Боливарианского альянса для народов нашей Америки (АЛБА), а в 2017 г. ее дополнила Антиимпериалистическая военная академия. Такие трактовки истории и современной роли национальных сил обороны в устах главы государства нельзя рассматривать лишь как «популистскую» и тем более «демагогическую» риторику. Они отражают сложные процессы поиска идентичности, которые ведут как правительства стран Латинской Америки, так и сами военные структуры. В этой связи целесообразно вновь обратиться к проблеме меняющейся роли вооруженных сил в регионе.
С момента обретения независимости в странах Латинской Америки вследствие слабости институтов гражданского правления и горизонтальных социальных связей армия часто оказывалась в роли «несущей опоры» государственности. Регион знал самые разные формы военных режимов. Самой простой из них были консервативно-олигархические, обычно сосредоточенные вокруг военного диктатора (например, диктатуры Фульхенсио Батисты на Кубе, Леонидаса Трухильо в Доминиканской республике и правление семьи Сомоса в Никарагуа). В основном они закрепляли господство тех слоев населения, которые ранее было принято называть «компрадорской буржуазией»[2]. Постепенно такая форма правления изживала себя. Период приблизительно с середины 1960-х до конца 1980-х гг. был отмечен восхождением и упадком военных режимов нового типа, которые, в свою очередь, исследователи подразделяют на «репрессивно-технократические» (Аргентина, Чили, Бразилия, Боливия, Уругвай) и «прогрессивные» (Перу, Эквадор, Панама). Особняком стоял Парагвай, где диктатура генерала Альфредо Стресснера (1954–1989 гг.) не только была самой продолжительной, но и постепенно трансформировалась из традиционной в сторону «технократической»[3]. Как те, так и другие были ответом на острый кризис партийно-политических институтов, поляризации правого и левого фланга политических сил[4]. Первые выдвигали армию на роль самостоятельного «кормчего» внутренней и внешней политики страны, «спасителя отечества», вступая в конфликт с обществом, вторые выступали с левой программой[5]. При этом даже режимы первого типа, которые открывали экономику для инвестиций и деятельности транснациональных корпораций, могли прибегать к государственному стимулированию экономики, как было в случае Бразилии[6]. Точно так же режимы второго типа лишь ставили под контроль государства производство и экспорт основных ресурсов страны, и пытались заниматься социальным реформаторством[7].
Еще большим многообразием отличался процесс поворота Латинской Америки к гражданскому правлению. В одних странах военные принимали в нем активное участие, в течение многих лет сохраняя рычаги воздействия на политическую жизнь (Бразилия, Чили, Парагвай), в других, напротив, произошло заключение вооруженных сил в тесные границы «гражданского контроля» и громким судебным процессам против виновных в преступлениях, совершенных в период диктатур (Аргентина, Уругвай). Подробнее всего теория так называемого «демократического транзита» была разработана в англо-саксонской политологии. Возможно, самым известным классиком является Сэмюель Хантингтон, который выдвинул модель «объективного гражданского контроля» правительства над военными через закрепление их подчиненного положения в конституциях[8]. При возвращении к демократии необходимо обеспечить рост профессионализма военных, их идентификацией с задачами обеспечения защиты страны от внешних угроз, так как это главный залог прекращения вторжения в политическую жизнь. Однако гражданские политики, особенно в государствах, совсем недавно переживших господство военных, обязаны заботиться о модернизации вооруженных сил, подчеркивать их значение для национального развития[9].
В результате подчинения гражданским властям вооруженные силы в регионе претерпели существенные изменения. Появились единые министерства обороны, во главе которых встали гражданские чиновники, в том числе женщины[10]. В последние два десятилетия во многих странах проводились реформы судебной системы: всё больше дел, касающихся вооруженных сил и военных, в компетенцию гражданских судов, однако реальные результаты проявились лишь в странах Южного конуса[11]. В то же время неоднократно отмечалось, что «рационализация» управления вооруженными силами со стороны гражданских политиков может на деле вылиться в недостаточное внимание к их нуждам[12]. Исследователи даже говорят о «дефиците внимания» к вопросам национальной обороны со стороны политиков и основной массы электората. Однако особенность Латинской Америки заключается в том, что традиция обращения к армии как «посреднику» или «аполитичной» силе очень велика. По данным чилийского агентства “Latinobarómetro”, рост доверия к армии чаще всего сопровождается убежденностью в коррумпированности партий, судов, СМИ[13].
Одной из самых болезненных проблем в сфере безопасности для стран Латинской Америки является неэффективная система охраны общественного порядка. Свидетельством кризиса в обеспечении безопасности служит рост численности охранных агентств. На первом месте стоят страны «северного треугольника» (Гватемала, Сальвадор, Гондурас), где в 2013 г. соотношение численности работников таких фирм к полицейским было 10:1[14]. Исходя из той установки, что военные менее подвержены коррупции и лучше организованы, правительства «милитаризовали» безопасность, но часто столкнулись с обвинениями общественных организаций и международного сообщества в нарушениях прав человека[15]. В последние годы в регионе наблюдается видоизменение и такого типичного для Латинской Америки явления, как «частные армии». Они не только выполняют функции защиты частного бизнеса от преступных и повстанческих организаций[16]. Важно учитывать и сложные перестановки в правящих элитах, которые произошли в ряде стран после прекращения внутренних вооруженных конфликтов и ухода военных диктатур. Например, в Гватемале представители офицерского корпуса стали выступать в роли «клиентов» местных олигархий, а также пополнили ряды преступных организаций[17]. В Гондурасе после длительного процесса «демократического транзита» 1980–1990-х гг. политический класс долгое время сохранял поддержку генералитета как важный ресурс в предвыборной борьбе. Показательно, что главнокомандующий вооруженными силами, который согласно конституции полностью подчиняется президенту, осуществил свержение президента Мануэля Селайи в 2009 г. в интересах оппозиции, мотивировал это «нарушение президентом законности»[18].
Нельзя не упомянуть и политику США в качестве одной из «руководящих и направляющих» движущих сил перехода вооруженных сил латиноамериканских стран к решению новых задач. В свое время американское экспертное сообщество в соответствии с концепцией «расширения демократии» рекомендовало правительству способствовать сокращению оборонных бюджетов, повысить внимание правительств стран региона к включению проблем демократии и защиты прав человека в программы военных учебных заведений[19]. В период «холодной войны» США часто закрывали глаза на преступления военных диктатур против собственного населения, рассматривая репрессии как неизбежное зло в борьбе с реальной и мнимой «коммунистической угрозой»[20]. Исследования правозащитных организаций и ученых прямую связь между совершением преступлением против человечности латиноамериканскими офицерами и обучением в Школе Америк армии США (U.S. Army School of the Americas, US-ARSA) в Форт-Беннинг (Джорджия, США)[21]. Критика принесла свои плоды: в учебных курсах Школы больше внимания стало уделяться развитию правовой грамотности военных. В 2001 г. само ее название было изменено на «Институт Западного полушария по сотрудничеству в сфере безопасности» (Western Hemisphere Institute for Security Cooperation, WHINSEC).
Госдепартамент, Пентагон и Конгресс США оказывали давление на латиноамериканские страны, испытывающих проблемы с производством и продажей наркотиков, по участию милитаризации этих усилий с позиций восстановления контроля над «неуправляемыми территориями» (undergoverned spaces)[22]. Результаты этой политики были неоднозначными. С одной стороны, правительства-реципиенты при помощи военных экспертов и разведывательных служб сумели нанести серьезные поражения герилье (Колумбия, Перу), «обезглавить» некоторые криминальные сети (Мексика), улучшить качество подготовки военных и их способность участвовать в многосторонних операциях по поддержанию безопасности. С другой, возникала парадоксальная ситуация, ведь с позиций повышения профессионализма военных следовало сокращать использование вооруженных сил внутри страны, однако происходило обратное: все чаще указывалось на превращение армий в «полицейскую силу».
Теперь целесообразно выделить положение вооруженных сил в сете «новых функции» в ряде ключевых стран Латинской Америки. Так, в Мексике армия стала основателем постреволюционного государства, на протяжении всех последующих десятилетий ее престиж был высок, а военные занимали важное место в рядах Институционно-революционной партии, избирались в конгресс и в губернаторы, получали министерские посты. При этом армия понималась как защитник завоеваний мексиканской революции и национального суверенитета, поэтому лишь в начале ХХI века Мексика стала активнее участвовать в гуманитарных и миротворческих операциях ООН. Фронтальная атака на позиции наркокартелей с использованием армии в период президентства Фелипе Кальдерона (2006–2012 гг.) вызвала острую дискуссию в обществе и всех политических силах страны[23]. Сокращение этих мер при Энрике Пенье Ньето (2012–2018 гг.) оказалось половинчатым, равно как и затея с созданием «жандармерии» для борьбы с преступностью. Вопрос о том, что делать с безопасностью, стал одним из главных на выборах 2018 г. США во многом передоверяют Мексике функции инструкторов вооруженных сил, национальной гвардии и полиции стран «Северного треугольника». Вместе с тем следование в фарватере США вызывает критику в Мексике по причине опасений в ограничении суверенитета[24].
В Колумбии армия вышла на авансцену в результате многолетнего вооруженного конфликта. Диктатура генерала Густаво Рохаса Пинильи (1953–1957 гг.) была свергнута армией, выступившей на стороне соглашения между Либеральной и Консервативной партиями. Исследователи отмечают, что колумбийская армия всегда была достаточно архаичной, стоя на страже традиционной экономической элиты в лице латифундистов и владельцев горнодобывающих предприятий[25]. Однако постепенно военное руководство порой стало выступать с критикой государственной политики, одновременно отметая попытки правительства идти на переговоры с повстанческими организациями[26]. Реформа армии, начатая в президентство Андреса Пастраны (1998–2002 гг.) в рамках «Плана Колумбия», означала упорядочение ее финансирования, продвижения офицеров по службе, ужесточением наказаний за должностные преступления[27]. Изменениям в армии способствовали серия широкомасштабных военных операций против повстанцев за счет постоянных тренировок и перевооружения с помощью США. Сыграл свою роль и роспуск парамилитаристской «Объединенной самообороны Колумбии» (Autodefensas Unidas de Colombia, AUC), которая хотя бы официально означала нежелание государства терпеть полувоенные формирования[28]. Однако упование президента Альваро Урибе (2002–2010 гг.) на силовой разгром Революционных вооруженных сил Колумбии (Fuerzas Armadas Revolucionarias de Colombia, FARC) и Армии национального освобождения (Ejército de Liberación Nacional, ELN) не положило конец насилию: армия заменила собой «парамилитарес» в применении «грязных» приемов, вроде выдачи за повстанцев случайных лиц для улучшения показателей «отчетности»[29].
Тем не менее, военные усилия принесли свои плоды: к 2014 г. крупные контингенты герильи были разгромлены. Администрация Хуана Мануэля Сантоса (2010–2018 гг.), начав мирные переговоры с FARC, одновременно стала заботиться об использовании армии для мирного строительства. С 2014 г. вооруженные силы приступили к выполнению плана «Вера в Колумбию» (Fe en Colombia), который направлен на подрыв социальной базы повстанческих движений[30]. Это выражается в открытии школ, профессиональных училищ, больниц при участии военных, оказании помощи в сельском хозяйстве, поддержке инициатив мелкого бизнеса. В районах, недавно вышедших из-под контроля герильи, военные иногда заменяли собой гражданские суды и управы[31]. Развитие «военно-гражданской активности» не отменяет ведения боевых действий против повстанцев, не сложивших оружия.
Бразилия, самая мощная в экономической и военном отношении страна Латинской Америки, возлагает на свои вооруженные силы как «новые» задачи, так и придает большое значение обновлению традиционных функций защиты национального суверенитета. Бразильские военные в течение долгого времени после перехода к демократическому правлению в 1985 г. сохраняли влияние на политику правительств, занимали министерские посты и сумели добиться приоритетного финансирования. Бразильская армия также продолжала рассматривать себя в качестве гаранта внутренней безопасности. Так, военные с санкции правительства подавляли забастовки рабочих государственной нефтяной компании PETROBRAS. Военная разведка осуществляла слежку за деятельностью Движения безземельных крестьян (Movemento do Trabalhadores Sam Terra)[32]. Министерство обороны успешно оспаривало у министерства юстиции контроль над органами по борьбе с оборотом наркотиков, и президент Фернанду Энрике Кардозу (1995–2003 гг.) пошел ему на значительные уступки[33].
На современное состояние вооруженных сил Бразилии большое влияние оказывают те концепции безопасности страны, которые военные теоретики страны развивали десятилетиями. Прежде всего, речь идет о приоритете защиты территории Бразилии, ее природных богатств, в национальной безопасности. Например, это лозунг «Амазония наша» (Amazônia é nossa), которые военные начали популяризовывать уже в 1950-е гг[34]. Это проявилось в повышенном внимании к созданию опорных пунктов вооруженных сил на территории бразильской Амазонии, особенно после старта проекта «Северный путь» (Calha Norte) в 1988 г. Венцом стало создание сложной Системы безопасности и наблюдения Амазонии (SIPAM-SIVAM). Голос военных отчетливо звучал при обсуждении проблем коренных народов: в частности, они противились приданию особого правового статуса зонам их проживания, за что выступала ООН, мотивируя это возможностью признания таких территорий в качестве отдельных «государств»[35]. Бразильская военная доктрина исходит из того, что конфликты с соседями могут возникнуть из-за полезных ископаемых, лесных и водных ресурсов[36].
Бразильские военные часто критиковали чрезмерное использование армии для борьбы с наркобизнесом, уличной преступностью, поскольку это может нанести ущерб ее «идентичности». Тем не менее, в последнее десятилетие она регулярно обеспечивала порядок в городах, в частности, в наиболее проблемных фавелах Рио-де-Жанейро (Росинья, Город Бога). Население, разочарованное бездействием полиции, положительно оценивало привлечение армии. Тем не менее, военное руководство считает необходимым создать специальную Гражданскую гвардию, которая позволит освободить армию от этих обязанностей[37]. С учетом риторики правых политиков, из которых несколько десятков, принявших участие в выборах 2018 г., являются бывшими военными, о большей «эффективности» армии по сравнению с гражданскими властями, проблема ограничения или расширения ее функций в Бразилии является сложной проблемой[38].
Наконец, пример наиболее яркой роли вооруженных сил представляет Венесуэла. На протяжении сорока лет, с момента падения диктатуры Маркоса Переса Хименеса (1953–1958 гг.), и до начала эры Уго Чавеса, венесуэльская армия выступала опорой сложившейся в стране «модельной» представительной демократии по компромиссу либеральных партий («пакт Пунто Фихо»), которая резко ограничивала ее самостоятельность в обмен на материальные выгоды. Так, по конституции 1961 г. военные не имели права голоса, а также подвергались регулярной ротации на командных постах. Уровень зарплат почти уравнивал офицеров с коллегами из США и Канады, а образование в высших военных учебных заведениях соответствовало университетскому. Одновременно государство включало армию в «военно-гражданскую активность», особенно в аграрной сфере[39]. Интересно, что именно эти привилегированные условия стали одним из главных факторов зарождения в офицерском корпусе радикальных течений, в том числе «Революционного Боливарианского движения-200» (Movimiento Bolivariano Revolucionario-200), в которое входил подполковник Чавес. Переосмысление «миссии» армии происходило в категориях идей национализма, антиимпериализма, единения с обществом[40]. Большое значение для разочарования офицеров в социальном и политическом строе имело ухудшение экономического положения страны во второй половине 1980-х гг., которое коснулось и армии[41]. Неудачная попытка переворота 1992 г. в условиях кризиса «режима Пунто Фихо» придала Чавесу популярности, и к выборам 1998 г. страна была готова проголосовать за военного.
Соотношение военных и гражданских властей с приходом Чавеса было резко изменено, найдя отражение в конституции Венесуэлы 1999 г. Военные не только были обязаны голосовать, но и способствовать «национальному развитию». Вооруженные силы получили значительную автономию от Национальной ассамблеи, которая не имела права утверждать назначения и продвижение по службе. Эти ключевые элементы гражданского контроля были сосредоточены в руках президента[42]. Боливарианское руководство быстро воплотило в жизнь идею «военно-гражданского союза», изложенной в «Плане Боливар» 2000 г. Он предполагал выход военных из состояния изолированной от остального общества замкнутой корпорации и превращения их в двигатель социального прогресса. Уже в первые годы правления Чавеса войска стали принимать участие в ликвидации последствий стихийных бедствий, борьбе с эпидемиями, строительстве сельской и городской инфраструктуры. В среде офицеров стали преобладать выходцы из малоимущих слоев населения. Согласно опросам, проведенным исследователями, имидж военных в венесуэльском обществе изменился в лучшую сторону: они стали восприниматься как такие же граждане[43]. Еще глубже, чем армия, в социальную сферу вовлечена созданная в 2008 г. военизированная Боливарианская национальная гвардия[44].
Венесуэльский социолог Э. Перес указывал, что за период президентства Чавеса (1999–2013 гг.) 1614 действующих и отставных военных занимали различные гражданские должности[45]. В период президентства Николаса Мадуро вооруженные силы все больше выступают гарантом сохранения правящего режима и всей боливарианской системы. В 2017 г. из 32 министерских постов 12 занимали военные (10 из них действующие). Генерал Мануэль Кеведо встал во главе государственной нефтяной компании PDVSA[46]. В 2008–2016 гг. в 11 из 23 штатов страны губернаторами от правящей Единой социалистической партии Венесуэлы (PSUV) избирались бывшие военные. В июне 2016 г. Мадуро передал военным контроль над распределением продовольствия[47]. Роль военных в современной Венесуэле является одним из главных объектов критики противников режима Мадуро внутри страны и за рубежом.
В заключение можно сказать, что вооруженные силы стран Латинской Америки претерпевают те же изменения, что политические и общественные институты. Новые угрозы безопасности, задачи регионального и национального развития закономерно придали новые функции и вооруженным силам. Стоит отметить, что многие из них существовали и раньше, причем не только в условиях военного правления. В силу сложности возникших проблем, особенно социальной структуры, политических традиций, а также (в меньшей степени) попыток сознательного переустройства общества с определенных идеологических позиций, военные пришли на новые участки работы, даже находясь под строгим «гражданским контролем». Возможно, правы те, кто говорит, что развивающихся странах «глобального Юга», к которому относится Латинская Америка, положение вооруженных сил изначально не может быть таким же, как в развитых странах условного «первого мира». Политические институты стран региона переживают период серьезных сдвигов, что, в частности, выражается в ослаблении многих традиционных партий и новой роли гражданского общества. Каким будет участие в этих процессах вооруженных сил, еще предстоит понять.
[1] Evo Morales Celebrates Anti-Imperialist Bolivian Militaries // Telesur. 27.10.2017. URL: https://www.telesurtv.net/english/multimedia/Evo-Morales-Celebrates-Anti-Imperialist-Bolivian-Militarys-207th-Anniversary-20171027-0020.html (accessed: 25.08.2018).
[2] Мирский Г.М. Роль армии в политической жизни стран «третьего мира». М., 1989. С. 111–118.
[3] История Латинской Америки. В 3-х т. Т. 3: вторая половина ХХ века. Под ред. Е.А. Ларина. М., 2004. С. 376–384.
[4] Шульговский А.Ф. Армия и политика в Латинской Америке. М., 1979. С. 8–19.
[5]Пашенцев Е.Н. Прогрессивные военные режимы и профсоюзы в Латинской Америке: история политических взаимоотношений в 1960–1980-е гг. Диссертация…доктора исторических наук. М., 1998.
[6] Military Rule in Latin America. Function, Consequences and Perspectives. Ed. by Ph.C. Schmitter. Beverly Hills and London, 1973. P. 110–112.
[7] Isaacs A. Military Rule and Transition in Ecuador, 1972–1992. Pittsburgh, 1993. P. 37–55, 61–67.
[8] Huntington S.P. The Soldier and the State: The Theory and the Politics of Civil–Military Relations. Cambridge (Mass.), 1985. P. 183–189.
[9] Huntington S.P. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century. Cambridge, 1991. P. 240–248.
[10]Red de Seguridad y Defensa en América Latina. Atlas Comparativo de la Defensa en América Latina y el Caribe (далее: RESDAL). Edición 2016, Buenos Aires, 2016. P. 65.
[11] Kyle B.J., Reiter A.G. Militarized Justice in New Democracies: Explaining the Process of Military Court Reform in Latin America // Law & Society Review. 2013. Vol. 47. No. 2. P. 381–195.
[12] Pion-Berlin D., Trinkunas H. Attention Deficits: Why Politicians Ignore Defense Policy in Latin America // Latin American Research Review. 2007. Vol. 42. No. 3. P. 80–93.
[13] Latinobarómetro. Informe 2016 // URL: http://www.latinobarometro.org/latContents.jsp (accessed 25.08.2018).
[14] Marcella G. The Transformation of Security in Latin America: A Cause for Common Action // Journal of International Affairs. 2013. Vol. 66. No. 2. P. 73.
[15] Ungar M. The Rot Within: Security and Corruption in Latin America // Social Research. 2013. Vol. 80. No. 4. P. 1192–1194.
[16] Jaskoski M. Public Security Forces with Private Funding: Local Army Entrepreneurship in Peru and Ecuador // Latin American Research Review. 2012. Vol. 47. No. 2. P. 84–95.
[17] Bealtran A., Peacock S.C. The Hidden Powers in Post-Conflict Guatemala: Illegal Armed Groups and the Forces Behind Them. Washington, 2003. P. 9 – 12.
[18] Pérez O.J., Pestana R. Honduran Military Culture. April 2016. Florida International University-US SOUTHCOM Report. Miami, 2016. P. 13.
[19] Сударев В.П. Взаимозависимость и конфликт интересов: США и Латинская Америка (вторая половина ХХ в.). М., 2000. С. 241–243.
[20] Пашенцев Е.Н. Армия и политика: к природе военных переворотов в период «холодной войны» (1940 – 1980-е гг.) // Государственное управление: электронный вестник. 2016 г. Июнь. С. 81. URL: http://e-journal.spa.msu.ru/vestnik/item/56_2016pashentsev.htm (дата обращения: 25.08.2018).
[21] Disney J., Williams G. Militarism and Its Discontents: Neoliberalism, Repression and Resistance in Twenty-First Century U.S –Latin American Relations // Social Justice. 2015. Vol. 41. No. 3. P. 20–21.
[22] United States National Security Concerns in Latin America and the Caribbean: the Concept of Ungoverned Spaces and Failed States. . Ed. by G. Prevost G., H.E. Vanden, C.O. Campos, L.F. Areyre. New York, 2014. P. 9–40.
[23] Zepeda Gil R. Democracia, militares y política exterior en México // Foro Internacional. 2016. Vol. 56. No. 3. Р. 635–648.
[24] Olson E.R. Striking a New Balance: the Evolving Mérida Initiative and the Policy of Shared Responsibility in U.S.-Mexico Relations. Wilson Center. Mexico Institute. February 2017. Washington, 2017. P. 20–21.
[25] Andrade G.R., McNeish J.A., Vallejo C. Striking a New Balance? Exploring Civil-Military Relations in Colombia in the Time of Hope. Christian Michelsen Institute Working Paper 2015:05. Bergen, 2015. P. 5.
[26] Бабуркин С.А. Армия и политика в Андских странах. Ярославль, 1990. С. 106–113.
[27] Чумакова М.Л. Колумбийская драма: разлом общества, эскалация террора, поиски мира. М., 2002. С. 180–189.
[28] Avilés W. Paramilitarism and Colombia’s Low-Intensity Democracy // Journal of Latin American Studies. 2006. Vol. 38. No. 2. P. 405–407.
[29] La JEP va por la verdad de los “falsos positivos” // El Espectador. 10.07.2018. URL: https://colombia2020.elespectador.com/jep/la-jep-va-por-la-verdad-de-los-falsos-positivos (accessed: 25.08.2018).
[30] La Campaña Fe en Colombia le apuesta a la paz en territorio Nariñense // Ejército Nacional de Colombia. 17.01.2016 . URL: https://www.ejercito.mil.co/?idcategoria=389548 (accessed: 25.08.2018).
[31] Fe en Colombia Program to Be Implemented Throughout the Country // Diálogo Americas. 23.06.2016. URL: https://dialogo-americas.com/en/articles/fe-en-colombia-program-be-implemented-throughout-country (accessed: 25.08.2018).
[32] Martins Filho J.R., Zirker D. The Brazilian Military Under Cardoso: Overcoming the Identity Crisis // Journal of Interamerican Studies and World Affairs. 2000. Vol. 42. No. 3. P. 143–160.
[33] Fuccille L.A. The Latin American Armed Forces and the Struggle Against Drug Traffic: the Case of Brazil // Armies and Politics. Ed. be E. Pashentsev and K. Miniar-Beloroutchev. Moscow, 2002. P. 140–143.
[34] Martins Filho J.R., Zirker D. Op. cit. P. 161–162.
[35] Dreifus R.A. Rethinking the Brazilian Armed Forces: No Role in Sight, What Future Then? // Armies and Politics. Ed. be E. Pashentsev and K. Miniar-Beloroutchev. Moscow, 2002. P. 96–98.
[36]Estratégia Nacional de Defensa // Ministério da Defesa do Brasil. URL: https://www.defesa.gov.br/arquivos/2012/mes07/end.pdf (accessed: 25.08.2018).
[37] Enemies Wanted: the Brazilian Army is Turning Into a De Facto Police Force // The Economist. 07.07. 2017. URL: https://www.economist.com/news/americas/21724839-its-plodding-infantry-are-ill-suited-repel-threats-natural-resources-brazilian-army (accessed: 15.06.2018).
[38] Brazil's Military Strides into Politics, by the Ballot or by Force. The New York Times. 21.07.2018. URL: https://www.nytimes.com/2018/07/21/world/americas/brazils-election-military.html (accessed: 25.08.2018).
[39] Бабуркин С.А. Указ. соч. С. 145–141.
[40] Harnecker M. The Venezuelan Military. The Making of an Anomaly // Monthly Review. 2003. Vol. 55. No. 4. P. 15–18.
[41] Trinkunas H.A. The Crisis in Venezuelan Civil-Military Relations: From Punto Fijo to the Fifth Republic // Latin American Research Review. 2002. Vol. 37. No. 1. P. 49–53.
[42] Constitución de la República Bolivariana de Venezuela. Título VII. Capítulo III. URL: https://venezuela.justia.com/federales/constitucion-de-la-republica-bolivariana-de-venezuela/ (accessed: 25.08.2018).
[43] Strønen I.Ǻ. A “Civil-Military Alliance”: The Venezuelan Armed Forces before and during the Chávez Era. Christian Michelsen Research Institute Workpaper 2016: 04. Bergen, 2016. P. 15–16, 19–20.
[44] Ibid. P. 17–18.
[45] Chávez y Maduro nombraron a más de 1.600 militares en cargos de gobierno // ABC. 27.12.2013. URL: https://www.abc.es/internacional/20131227/abci-chavez-maduro-nombraron-militares-201312261825.html (accessed: 20.08.2016).
[46] Venezuela’s Military: Key Things to Know // SBS News. 06.08.2017. URL: https://www.sbs.com.au/news/venezuela-s-military-key-things-to-know (accessed: 15.06.2018).
[47] Fonseca B., Polga-Hecimovich J., Trinkunas H.A. Venezuelan Military Culture. May 2016. Florida International University – U.S. SOUTHCOM Partnership: Military Culture Series. Miami, 2016. P. 19–21.
(c) 2019 Исторические Исследования
Это произведение доступно по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivatives» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 4.0 Всемирная.
 | ISSN: 2410-4671 Свидетельство о регистрации СМИ: Эл № ФС77-55611 от 9 октября 2013 г. |