• Главная
• О журнале
• Объявления
• Текущий выпуск
• Архивы
• Поиск

Главная > № 2 (2015) > Иконные собрания московских старообрядцев в начале XIX века. Свидетельства владельческих надписей



Иконные собрания московских старообрядцев в начале XIX века. Свидетельства владельческих надписей. [1]

Открытие русской средневековой иконописи в начале XX века в значительной степени является заслугой коллекционеров-старообрядцев, принадлежавших к кругу просвещенных московских предпринимателей. Их деятельность, как и деятельность собирателей второй половины XIX столетия, хорошо известна исследователям. Однако история старообрядческого собирательства имеет более ранние истоки. Уже в конце XVIII – начале XIX века старообрядцы не только собирали древние иконы и книги для своих храмов в Москве, Петербурге и провинциальных городах, но и формировали личные коллекции. Эта деятельность также имела религиозную природу: собрания купцов, фабрикантов и духовных лиц, как правило, размещались в их домашних моленных, и древние иконы сохраняли свои культовые функции. Однако мы вправе говорить о формировании нового отношения к этим предметам.

На некоторых древних иконах, купленных и поновленных собирателями-старообрядцами в начале XIX века и позже, были сделаны владельческие надписи, размещенные на загрунтованных и выкрашенных оборотах в специальных медальонах. В последние годы было выявлено большое количество таких текстов, относящихся к первой половине XIX столетия.

Большая их часть помещена на иконах, принадлежавших московскому купцу и фабриканту, члену общины старообрядческого Преображенского кладбища Лаврентию Осипову, скончавшемуся в 1825 году [2] . Тексты несколько отличаются друг от друга, но в целом следуют одной и той же формуле. Ее примером может быть надпись на иконе «Что Тя наречем» из бывшего собрания М.Е. Елизаветина, которая была куплена Осиповым в 1810 году: «Пред сим образом молится московской купец Лаврентей Иванов сын Осипов и приобретена им сия икона в лето 7318 (1809/1810)» [3] .

Надпись появилась одновременно с грунтом тыльной стороны и новой живописью на полях, из чего следует, что Лаврентий Осипов, не просто владевший иконой, а купивший ее, и был заказчиком этих поновительских работ. Мы не знаем, как именно они были организованы (владелец мог отдать купленную икону в некую мастерскую, где ориентировались на его вкусы, но не исключено, что все описанные операции выполнялись продавцом уже после того, как состоялась сделка). Бесспорно одно: создание подобной надписи и вообще дополнительное оформление оборота иконы являлось программной акцией.

Сам текст при своей относительной краткости говорит о многом. Его первая часть восходит к владельческим надписям на небольших иконах, приносившихся в приходские церкви, но считавшихся личной собственностью верующих, тогда как вторая, содержащая дату, напоминает о вкладных надписях на произведениях, которые навечно жертвовались в храм. Однако здесь говорится не о «поставлении» образа в церковь, а о его «приобретении», подразумевающем пребывание иконы в доме (пусть даже и в домашней моленной) приобретателя, который гордится удачной покупкой и, возможно, воспринимает ее как акт, подобный «обретению» чудотворного образа. Текст, свидетельствующий о благочестии владельца, одновременно подчеркивает факт обладания предметом, заставляя вспомнить об экслибрисах и тому подобных собирательских знаках. С учетом того, что надпись была доступна лишь взору собирателя и близких к нему лиц, данные о покупке образа и социальном статусе Лаврентия Осипова говорят не только о важности этих сведений для него самого, но и о желании сохранить их, превратив икону в мемориальный объект.

К настоящему времени известно девять икон с владельческими надписями Л.И. Осипова, приобретенных им между 1804/1805 и 1820/1821 гг. [4] Они показывают, что этот старообрядец-собиратель сознательно помечал своим именем принадлежавшие ему произведения, не забывая при этом указать время приобретения каждой иконы. Таким образом, его интересовала не только древность иконы, но и новейшие факты ее истории, совпадающие с фактами собственной биографии. Владельческие надписи позволяли Осипову и посетителям его дома ощутить смысловое единство собрания и воспринимать самого коллекционера не просто как благочестивого человека, но и как хранителя и знатока отечественных древностей.

Мы не знаем других собирателей начала XIX века, которые действовали бы столь же систематически, как Лаврентий Осипов. Тем не менее, медальоны с владельческими надписями сохранились и на других иконах, принадлежавших московским старообрядцам-беспоповцам, в частности – членам купеческих семейств Шевалдышевых [5] и Бавыкиных [6] , а также некоему Фёдору Афанасьеву [7] .Все эти люди, скорее всего, входили в состав одной и той же старообрядческой общины, в которой сформировались определенные приемы реставрации (поновления) древних икон. По всей видимости, иконы с надписями в медальонах реставрировались мастерами, группировавшимися вокруг московского Преображенского кладбища, или Преображенского богаделенного дома – духовного центра старообрядцев-федосеевцев. Есть основания думать, что именно в этой среде сложился обычай снабжать иконы медальонами с надписями. Об этом свидетельствуют тексты на некоторых новонаписанных иконах, которые по тем или иным признакам также могут быть связаны с Преображенским кладбищем [8] .

Если в надписях на иконах из собрания Осипова значительное место занимает информация о владельце, то относящиеся к 1830-м годам тексты на пяти иконах из неизвестной старообрядческой коллекции [9] на первый взгляд выглядят более «благочестиво».

Почти все они начинаются церковным песнопением, относящимся к сюжету на лицевой стороне, а имя владельца в них отсутствует. Тем не менее, все тексты содержат сведения о «возобновлении» иконы «в царствующем граде Москве» и дату этого «возобновления», то есть реставрации. Кроме того, отсутствие имени владельца компенсируется попыткой краткой атрибуции произведения: указывается, что оно «письма древнего», «письма греческого» или, чаще всего, «письма строгановского». Вне зависимости от того, насколько верны такие характеристики, они превращаются в один из главных признаков иконы как конкретного материального объекта, а сами надписи начинают напоминать этикетки с пояснительными текстами. Следует подчеркнуть, что все произведения с такими надписями явно находились в одном и том же старообрядческом собрании. Таким образом, и в этом случае можно говорить об определенном замысле владельца и отработанном способе оформления принадлежавших ему икон.

Тенденция к превращению владельческих надписей на иконах в своего рода документ, приложенный к древнему произведению, доходит до своего логического финала во второй половине XIX века. Это видно по нескольким иконам, купленным в 1870-е годы саратовским (затем – московским) купцом Даниилом Никитичем Спириным (находятся в собрании Саратовского государственного художественного музея имени А.Н. Радищева [10] ).

На их оборотах при покупке были помещены медальоны с текстами, сообщающими о времени и месте покупки, указывающими имена покупателей и продавцов, стоимость икон, а также время и место их создания. Примечательно, что эти тексты, в которых уже фактически отсутствует религиозная лексика, начинаются с порядкового номера, присвоенного иконе собирателем. С одной стороны, надписи на иконах Спирина обладают явной преемственностью по отношению к текстам начала XIXвека. С другой стороны, мы видим все признаки восприятия иконы как неповторимого объекта коллекционирования.

Финал трансформации владельческой надписи в пояснительный текст отмечает надпись уставом на залевкашенном и окрашенном в зеленый цвет обороте четырехчастной иконыXVI века, входившей в собрание серпуховских фабрикантов-федосеевцев Мараевых (Государственная Третьяковская галерея) [11] .

Этот текст, к сожалению, не датированный, но вряд ли созданный ранее последней трети XIX века, так велик, что уже не мог быть помещен в медальон. Он представляет собой целое атрибуционное исследование из нескольких пунктов, в котором сквозь неуклюжие формулировки владельца (или иконописца-поновителя) проглядывают более квалифицированные рассуждения знатока-нестарообрядца – просвещенного дилетанта или ученого-гуманитария: «Сия святая икона изографов греческих, относится ко времени XIII века. 1-е служит тому доказательством: на изображение на иконе Похвалы Пресвятыя Богородицы пророков являет тип гречиския и характеры. Написана по старому греческому подлиннику. 2-е. На изображение на сей же иконе О Тебе радуется не видим руских святых; следовательно, вполне удостоверяет глубокой древности сей иконы: первоначально греки ни писали руских святых, в познейщия время и греки писали русских святых. 3-е. А надпись на иконе руская, вполне удостоверяет к старому времени. Как то: на конце в место тебе тобе, ето самая речь относится весма старого времени. И самый штриф колиграфии слов рукописный древние книги доказывают. 4-е. А предположение есть, что надпись нипо гречески быть можит писана в Росии, и руский писал надпись, а икону писал грек. А если писана в Греции вироятно, по заказу, или подарена руским с руской надписью. 5-е. Достоинсво иконы сама собой дает знать: вся сохранилась в целости, и яркость красок, и сама прочность изумительная. Знаток пус укажет етаго времени и где сохранилис иконы, ни говоря о писме Рублева и новогородских которыя познея етаго время учились у греков».

В надписи на этой иконе сведения о самом произведении полностью отделяются от сведений о владельце. В то же время приведенный текст воспринимается как запись «с голоса» собирателя, который, обоснованно хваля редкую икону, заодно хвалит самого себя и свою ученость. Икона и надпись на ней, даже будучи анонимными, по-прежнему, как и в случае с надписями Л.И. Осипова, используются для создания идеального образа владельца. Однако это уже не столько образ благочестивого старообрядца, претендующего на «патрицианскую» или, может быть, наставническую роль внутри своей общины, сколько образ коллекционера, для которого, конечно, по-прежнему важно дониконовское происхождение иконы.

Сделанный нами обзор памятников не только приводит к заключению о содержательном многообразии надписей в медальонах, но и позволяет сделать предварительные выводы о характере развития этой традиции. Едва ли не с момента появления в ней, наряду с прочими мотивами, присутствовала своеобразно истолкованная «коллекционерская» тема. Это нашло отражение во внимании владельцев к истории икон и к самим себе, иногда – к личности поновителя или создателя произведения, а также в выработке устойчивых приемов оформления памятников, входивших в одно собрание. Довольно рано, уже в 1830-е годы составители надписей начинают обращать внимание не только на святость образа, но и на его принадлежность к конкретной художественной традиции (интересно, что это происходит с надписями определенного типа, в которых появление атрибуционной характеристики как бы уравновешивается молитвенным текстом). Отмеченная тенденция получает весьма полное развитие во второй половине XIX века, о чем свидетельствуют тексты на иконах Д.Н. Спирина, а также лишенная медальона надпись на образе из собрания Мараевых. Эти произведения позволяют говорить о своего рода секуляризации подобных текстов, очевидно, совпадающей с более широким процессом трансформации быта крупной старообрядческой буржуазии. С одной стороны, перед нами упрощение поэтики надписей раннего XIX столетия за счет почти полного отказа от собственно религиозных мотивов, с другой – выявление уникальных, не зависящих от личности владельца свойств той или иной иконы как памятника отечественной истории и художества. Соответствующие впечатления от обстановки в домах московских собирателей-старообрядцев середины XIX века переданы в известной заметке Фёдора Буслаева «Московские молельни»: Буслаев с воодушевлением пишет о благочестивых владельцах моленных, которые в присутствии других знатоков «снимают иконы с их мест на стене, чтоб лучше рассмотреть все подробности исполнения или разобрать на них древнюю надпись», и входят в споры «о времени происхождения и характере письма» [12] .

Следует подчеркнуть, что уже надписи первой трети XIX столетия, как и сама практика старообрядческого собирательства древностей, содержали предпосылки для таких изменений. Судя по всему, подобные тексты подражали владельческим надписям на иконах, создававшихся в начале XVII века по заказу промышленников Строгановых [13] .Это объясняется не только ролью строгановской художественной традиции в становлении старообрядческого иконописания, но и особым отношением старообрядцев к самим Строгановым. Судя по всему, в них видели идеальных представителей дораскольной Руси, отличавшихся подлинным благочестием, любовью к святыне и уважением к высокому иконописному мастерству. Эти качества и принадлежность Строгановых к торгово-промышленному сословию привели к тому, что в их лице купцы-старообрядцы получили подходящий образец для прямого подражания (в том числе в экономической сфере) и стилизации собственного религиозного быта. В частности, они унаследовали «коллекционерское» отношение Строгановых к образам тонкого письма.

Однако строгановские надписи были почти одновременны самим иконам, а владельческие надписи старообрядцев обычно помещались на древних предметах. Они свидетельствовали о сакральных качествах и древнем происхождении иконы, а также о ее новейшей судьбе и личности владельца. Поэтому, несмотря на общий консерватизм старообрядческой культуры, в этих надписях можно видеть отражение европейской практики собирания произведений искусства в Новое время.

(c) 2015 Исторические Исследования


Это произведение доступно по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivatives» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 4.0 Всемирная.

ISSN: 2410-4671 Свидетельство о регистрации СМИ: Эл № ФС77-55611 от 9 октября 2013 г.